Кэтрин О`Нил - Искусство обольщения
Они прошли примерно полквартала вниз по бульвару Осман, пока не оказались перед хорошо известной Мэйсон галереей Дюран-Рюэля.[3] В витрине были выставлены полные жизни, лучащиеся картины Моне, Дега, Писсарро.
– Но двадцать лет назад, – сообщил ей Гаррет, – произошла революция в живописи.
– Импрессионизм.
– Да, и эта галерея одна из немногих, которая выставляет работы импрессионистов. Что вы о них думаете?
– Они – как глоток свежего воздуха! Гаррет одарил Мэйсон довольной улыбкой:
– Как только появились новые яркие пигменты в тюбиках и поезда, в которых стало возможным вывозить эти краски на природу, художники более не чувствовали себя привязанными к студии. На пленэре они обнаружили, что способны поймать ускользающий свет и цвет натуры, добиваясь реалистичности и красоты изображения, которые раньше им были недоступны.
Мэйсон еще ни разу не слышала, чтобы не художник говорил о живописи с таким энтузиазмом.
– Вам нравятся импрессионисты?
– Я люблю все в их картинах. Цвет, красоту, поэтизацию простой каждодневной жизни. Импрессионизм покорил меня, и я верю, что его предназначение в том, чтобы покорить весь мир. Для наших потомков импрессионисты станут тем, чем стали для нас мастера итальянского Возрождения. Но с сожалением должен констатировать, что я выражаю мнение меньшинства. И хотя с тех пор как импрессионизм встряхнул весь художественный мир Парижа, прошло более двадцати лет, это направление так и не стало классикой жанра.
– Как мне кажется, работы Мэйсон не много имеют общего с теми, что выставлены в этой витрине.
– Вы правы. Новое поколение авангардных художников впитало в себя импрессионизм с его чувственным восприятием и пошло дальше. Начались эксперименты с психологическими аспектами цвета. Они исследовали символизм, присущий самой природе. Критики называют этих художников неоимпрессионистами. Их работы еще более недооценены, чем труд импрессионистов. Вы можете увидеть эти работы лишь в каморках при некоторых кафе Монмартра.
– Значит, Мэйсон была неоимпрессионисткой?
– Технически – да. Однако это понятие едва ли способно вместить в себя все многообразие того, чем поражают ее работы и к чему она могла бы прийти. Ее влияние на искусство могло бы быть совершенно ошеломляющим.
– Влияние на искусство?
– Она могла бы стать тем, в чем эпоха импрессионизма всегда нуждалась, но чего никогда не имела.
– О чем это вы?
– О личности вселенского масштаба. Видите ли, возможно, импрессионизм так и не завладел массами, как того заслуживал, именно потому, что в недрах этого направления так и не возник художник, который обладал бы энергетикой Микеланджело или Леонардо. Но что-то в жизни Мэйсон вызвало неожиданно бурный отклик в душах людей. И этот отклик возник на уровне очень глубоком, очень личностном. Возможно, ваша сестра станет именно той фигурой, которую так ждали импрессионисты.
Мэйсон едва устояла на ногах от такого откровения:
– Вы это серьезно?
– Абсолютно серьезно.
Это был уже перебор. Его слова, его вера в ее талант, в ее призвание проникли в кровь, дурманили, словно любовное зелье. Внезапно все это – то, что случилось в галерее, похвала Гаррета и понимание, его видение потенциала Мэйсон – все это разом свалилось на нее и выкристаллизовалось в одно переполняющее ее чувство, в желание такой силы, что Мэйсон даже испугалась за себя. Ничего даже отдаленно близкого к тому, что ощущала она сейчас, Мэйсон еще никогда не испытывала.
«Я хочу этого мужчину… Я хочу его сейчас!»
Мэйсон подняла глаза и увидела, как губы Гаррета изогнулись в понимающей усмешке. Словно он читал ее мысли и точно знал, о чем она сейчас думала.
Мэйсон почувствовала, что краснеет, и отвела глаза. Она не могла противостоять тому воздействию, что он на нее оказывал. Она не могла сопротивляться той силе, что влекла ее к этому бесстыдно красивому мужчине, умному, остроумному, с голосом, звуки которого ассоциировались у нее с тающим во рту шоколадом. Его животный магнетизм действовал на Мэйсон просто убийственно. Желание к нему стало таким сильным, что Мэйсон с трудом могла дышать.
– Но скажите мне, – спросил Гаррет, – каковы ваши планы?
– Планы? – Мэйсон не вполне поняла, о чем он ее спрашивает.
– Планы на будущее, – пояснил Гаррет. – Фальконе задержит торг на какое-то время, поднимет цены раза в три и, вне всяких сомнений, мгновенно распродаст все холсты. А вам достанется полный саквояж франков. Что потом?
– Я не знаю. Наверное, вернусь в Америку.
«И Мэйсон чудесным образом вернется к жизни».
– Жаль. Я надеялся, что вы тут задержитесь на некоторое время.
В голосе его появились хрипловатые нотки весьма интимного свойства. Что это: ей чудится, или Гаррет в самом деле смотрит на нее так, как охотник смотрит на дичь в прицел своего ружья?
– С чего бы вдруг? – Мэйсон не собиралась его дразнить, но из-за недостатка воздуха в легких вопрос прозвучал двусмысленно.
– Сдается мне, у нас много общего. Мне бы хотелось… продолжить наше знакомство.
Тон его был вполне непринужденный и все же… непререкаемый. Как ему это удается? Никаких просящих интонаций – вежливое изъявление воли, которой нельзя не подчиниться.
– Продолжить?
«О Господи, неужели я это сказала? Звучит, словно из уст прелестницы с площади Пигаль».
– Надеюсь, у вас нет возражений? Потому что, по правде сказать, я обнаружил себя во власти весьма необычной потребности.
– Какой потребности? – сдавленно переспросила Мэйсон.
Темные глаза буквально пробуравили ее до самого нутра.
– Потребности во что бы то ни стало удержать вас в Париже.
– Во что бы то ни стало? – «Господи, что я делаю?» Она знала, куда это все ведет, но не могла остановиться.
Гаррет наклонился к ней так, что их губы почти соприкоснулись, и твердым голосом повторил:
– Во что бы то ни стало.
Глава 4
Гаррет вскинул руку, и в тот же момент золоченая карета, запряженная пятеркой белых коней, остановилась прямо перед ними. На двери кареты красовались надпись «Лё-Гранд-Отель». Очевидно, экипаж ждал его у галереи и потом следовал их с Мэйсон маршрутом. Гаррет раскрыл кошелек и протянул вознице хрустящую банкноту достоинством в сто франков.
– Поезжай вперед и не останавливайся даже под угрозой смерти, пока я тебе не велю. Понял? – приказал он.
– Конечно, месье.
Гаррет открыл дверь и протянул руку Мэйсон. Она на мгновение заколебалась, но лишь на мгновение. Не в ее силах было остановить океанский прилив. Она заглянула в глаза Гаррету и увидела в них огонь страсти. Он не столько приглашал ее войти в экипаж, сколько приказывал. Глаза его буравили ее, а рот, с этими полными губами, изогнутыми в грубовато-чувственной, грешной и даже какой-то хищной усмешке, притягивал ее взгляд. Мэйсон чувствовала, как в нее проникает излучаемая им энергия. Энергия мужественности, перенасыщенная сексуальностью, которая не знает извинений и не просит дозволений. В пристальном взгляде Гаррета, в его исключительной нацеленности на нее было нечто гипнотизирующее. Мэйсон была во власти стихии… или колдуна, который умел приворожить женщину, сделать ее послушным орудием своих желаний. Но Мэйсон было все равно. Потому что она входила в эту пещеру колдуна по доброй воле, потому что все, чего ей хотелось сейчас, – это испытать на себе его чары, отведать того зелья, которое Гаррет для нее приготовил.
